Рождение и развитие светомузыки, сам процесс создания ее произведений, обычно, как само собой разумеющееся, связывают с феноменом "цветного слуха" частным проявлением более общего свойства психики, синестезии (досл. "соощущения"). Связь между ними есть, хотя и не столь простая, как мыслит это обыденное сознание (мол, световая партия в светомузыке - это материализация на экране того, что подсказывает синестезия). Но прежде - о природе самой синестезии.

Явление это заинтересовало ученых в конце XIX в., импульс дал скандально знаменитый цветной сонет "Гласные" Рембо ("А - черное, И - как кровь"...) - тогда и появился этот термин "цветной слух", термин необычный, как впрочем парадоксальны и сами стихи Рембо.

Каждому наверняка встречались и в русской поэзии такие, тоже не совсем обычные, но все же более приемлемые фразы, - типа: "флейты звук зарево-голубой" (Бальмонт), "Крики брошены горстями золотых монет" (Блок). Спокойно мы принимаем уже и утверждения о том, что художник Чюрленис, мол, "видел" музыку, а другой живописец, Кандинский, "окрашивал" в своем сознании, как и Бальмонт, тембры музыкальных инструментов. Музыковедческая литература полна уверений, что композиторы Римский-Корсаков, Скрябин, Асафьев, Мессиан обладали способностью "цветного созерцания" тональностей и аккордов в музыке.

Бытовой позитивизм поверхностной просвещенности, естественный для всеобщего образования, заставлял воспринимать эти слова "видел", "окрашивал" без кавычек, и исходная ложная посылка заставляла искать адекватные ей объяснения данного явления. Их было предложено множество - и все удручающие: от наивных обращений к физике ("общность по признаку волновой природы"), возможного анатомического дефекта ("путаница зрительных и слуховых нервов"), атавизма психики ("рецидив первобытного сознания") до чудесной непознаваемой способности ("доступной только посвященным в тайны эзотерики"). Но со временем, кажется, со всем этим разобрались - по крайней мере в кругу тех, кто в течение многих лет разделял с нашим коллективом интерес к данной проблеме и обсуждал синестезию на специальных секциях "Цветной слух" на всесоюзных, а затем всероссийских конференциях "Свет и музыка", проведенных в Казани. Если сказать очень кратко, синестезия, по нашему мнению, если речь идет о тех ее примерах, которые мы обсуждаем, это ни в коем случае не отклонение психики, и никаких "соощущений" в буквальном смысле этого слова ни у Рембо, ни у Бальмонта, ни у Скрябина не было. По психологической своей природе - это межчувственная ассоциация, одно из проявлений невербального мышления, формируемого в основном в подсознании. Результаты его могут выйти на свет сознания, фиксируясь в слове как особого рода метафора, т.е. как иносказание, здесь - двойное иносказание, ибо "пере-нос" значения (как дословно переводится "метафора") осуществляется еще и с переходом в иное чувство.

И вот представьте себе теперь, получаю я год назад журнал "Leonardo", элитарное междисциплинарное издание (в котором, кстати, являюсь "international co-editor"). А там - анонс о начале планомерного обсуждения синестезии, необычной "мозговой аномалии", и закономерностей ее проявления, чтобы использовать итоги дискуссии - ни более и не менее - в целях выработки алгоритмов компьютерного синтеза разного рода аудиовизуальных средств.

Надо сказать, что на Западе, прежде всего в США, сегодня вообще наблюдается своего рода "синестетический бум": выпускаются специальные книги, защищаются диссертации, проводятся конференции, открываются синестетические Web-страницы в "Интернете". И практически везде, на уровне коллективного предрассудка - констатация уникальности, необычности и нередко откровенной аномальности синестезии, пусть эта аномалия, судя по всему, какая-то странная, мыслится с положительным знаком. Повторяется и педалируется то, что уже пережила европейская и советская наука в отношении синестезии. Свой "вклад" в подобный редукционизм, к сожалению, внес и наш академик-нейрофизиолог А.Лурия, чья знаменитая книга о "синестете" Шерешевском является своего рода библией нынешних исследователей синестезии как "мозговой аномалии". Изучая весьма редкие реальные случаи аномальных "соощущений", являющихся симптомом "церебрального артериосклероза" и "беременности", он в этом же ряду упоминает "цветной слух" Скрябина и других композиторов [1]. Да что Лурия - ему, по его профессии, простительны такие издержки. Подскальзывалась на синестезии и мировоззренческая наука.

"В психиатрии, - писал, например, В.Н. Сагатовский, - синестезию (восприятие каждого звука окрашенным в определенный цвет) называют страданием. Да, этой "ненормальностью" страдали немногие, в частности, Скрябин и Блок. Но если это свойство расширяет возможности видения и творения прекрасного, не отражаясь на других функциях организма и личности, то почему же оно "ненормально"? "Сверхценные" идеи параноика и идеи гения одинаково необычны, но первые из них будут ненормальными отнюдь не вследствие их необычности" [2, c.338].

И это написано в советские времена, представителем "самой пере довой в мире" материалистической философии!.. Здесь все противоречит самой этой философии. И собственно фактам. Именно обращение к ним, к фактам, показывает, что синестезии Блока ("голубая тишина", "красный зов") и Скрябина ("До мажор - красный, цвет материи") отнюдь не связаны с "восприятием каждого звука окрашенным в определенный цвет", имея к тому же откровенно образную либо символическую природу. А стыдливые закавычивания слова "страдание" не спасают от биологизации и уникализации явления, которое даже в таких прельстительных качествах (в ранге "безопасной" и даже "полезной" патологии), согласитесь, никак не может быть использовано в процессе межчеловеческого, тем более художественного общения.

Остается только развести руками и сказать: "Ну ладно, церебральный артериосклероз у Скрябина мог быть, но беременность - вряд ли!.." А если без шуток, еще раз - никакого "цветного слуха" в понимании Лурия (Сагатовского и др.) у композиторов, конечно же, не бывает. И вообще, - если мы рассуждаем о "цветном слухе" применительно к искусству, а не к клинике, - само понятие "цветной слух" есть метафора, и буквальное его понимание равносильно утверждению правомерности существования "жареной воды".

Вот такого рода дискуссии разгорелись у меня с моими американскими коллегами. А в российской печати 10-15 последних лет, если говорить о психологическом, гносеологическом статусе синестезии, - вообще "тишина", нет ни слова, либо, если перелистать скороспелые коммерческие издания психологического содержания - перепевы прошлых лет, в лучшем случае, с добавлением унылых откровений эзотерического толка. Вот поэтому и приходится вновь возвращаться к данной проблеме, что позволяет заметить интересную закономерность. Итак...

В это трудно поверить - но когда-то понятие "ассоциация" воспринималось иначе, чем сейчас, и носило в основном негативный характер. Так, "некоторым видом сумасшествия" называл ее знаменитый философ XVII века Дж. Локк. Также трудно поверить - "болезнью языка" называли метафору (середина XIX века, английский лингвист М. Мюллер). Сейчас, кажется, все встало на свои места. Выяснилось, что ассоциации бывают разные - случайные, сугубо индивидуальные и общезначимые, доступные всем и вследствие этого, простите за тавтологию, значимые для человека. Более того, сегодня уже говорят, причем с уважением, об "ассоциативном мышлении", "ассоциативном мозге". И с метафорой тоже ясно - она, кстати, как раз и базируется на ассоциативных сопоставлениях, являя собой сердцевину поэтики, суть стихотворного языка.

Казалось бы, здравый смысл восторжествовал, - но homo sapiens снова дал повод усомниться в том, что он на самом деле sapiens, когда обратился к изучению синестезии, которая являет собой как раз особую ассоциацию (межчувственную), особую метафору (межчувственный перенос). И не удивительно, что современник Рембо и Бальмонта психолог А. Бине, один из первых исследователей синестезии, догадался, что в основании необычных поэтических строк "со смешением чувств" лежит метафора, но это для него - "метафора-уродец". Поразительно, но факт - преднамеренное придумывание синестетических сопоставлений, но именно в качестве примера абсурда (катахрезы, оксюморона, если перейти в сферу филологии), можем увидеть задолго до Бине у не менее известных, чем Дж. Локк, философов. Объясняя функцию денег как формы меновой стоимости, осуществляющей "братание невозможностей", К.Маркс приводит в качестве подобного "приравнивания неоднородного" сопоставление голоса известной певицы и ... хвоста кометы [3, т.3, с.422-443]. А сегодня мы спокойно воспринимаем такие стихи: "Женский голос, как ветер, несется, / Черным кажется, влажным, ночным. (Это из Ахматовой.) Заливает алмазным сиянием, / Где-то что-то на миг серебрит." В "Даре" Набокова цитируется Н. Чернышевский, который также в качестве примера "бессмысленного сочетания слов" сам придумал выражение "синий звук", чем как бы напророчил блоковский "звонко-синий час" [4, т.3, с.216]. Добавим к набоковской ссылке и ошеломляющий "синий лязг подков" Есенина!.. Да что философы, у Пушкина в "Египетских ночах" - такой абсурдистский эпиграф: "Из своего голоса он сделает все, что захочет. Ему бы следовало, сударыня, сделать из него себе штаны". А через сто лет Маяковский превращает подобный образ в великолепную синестетическую метафору: "Я сошью себе черные штаны из бархата голоса своего".

Отсюда очевидно, что синестетические способности - не биологического, а социального происхождения. И именно искусство является той областью, где культивируется и развивается синестезия как концентрированное проявление образного мышления, отвечающего художественному стилю, духу данной эпохи.

Но почему столь схоже, трагично сложилась судьба понятий "ассоциация", "метафора", "синестезия"? Дело в том, что все они даже этимологически относятся к "связи", а в любой системе, любой структуре именно связи заметить и изучать намного труднее, чем сами элементы, компоненты этой системы. Система чувственного отражения мира - не исключение...

1. Лурия А. Маленькая книга о большой памяти. - М.: Изд-во МГУ, 1968.
2. Сагатовский В. Философия как теория всеобщего и ее роль в медицинском познании. - Томск: Изд-во ТГУ, 1968.
3. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, 2 изд.
4. Набоков В. Собр.соч. в 4 т. - М.: Правда, 1990.