У философов-сенсуалистов ХVIII в. были популярны мысленные эксперименты с ожившими статуями, функционирующими в режиме сенсорного ограничения. В художественной форме подобная ситуация моделируется В. Короленко - на примере досконального анализа чувственного мира слепого музыканта (1885 г.). Исходные посылки писателя как бы дополняют рассуждения Д. Локка, Э.Б. Кондильяка. "Мир, сверкавший, двигавшийся и звучавший вокруг,- пишет он,- в маленькую головку слепого проникал главным образом в форме звуков, и в эти формы отливались его представления". Короленко очень тонко подмечает участие в данном процессе синестезий (межчувственных связей). Для слепого мальчика: звуки капель "падали в комнату, подобно ярким и звонким камешкам", "звуки летели и падали один за другим, все еще слишком пестрые", "звуки тускнели, "еще раз пролетала над этим тускнеющим хаосом длинная и печальная нота человеческого окрика", "мелкий (в другом месте тонкий) перезвон колоколов". Все подчеркнутые эпитеты и глаголы - из внезвуковой сферы (т.е. синестетичны). Можно считать, что для слепого вся музыка - своего рода синестетическая пантомима: "Казалось, что слепой придавал еще какие-то особенные свойства каждому звуку: когда из-под его руки вылетела веселая и яркая . нота высокого регистра, он подымал оживленное лицо, будто провожая кверху эту звонкую летучую ноту. Наоборот, при густом, чуть слышном и глухом дрожании баса он наклонял ухо, ему казалось, что этот тяжелый тон должен непременно низко раскатиться над землею, рассыпаясь по полу".

Более того, писатель использует синестезию в основе самой фабульной коллизии повести. К этому времени, правда, уже были провозглашены поэтические гимны синестезии: "Соответствия" Ш. Бодлера (1857), "Гласные" А. Рембо (1871), затем "Аромат Солнца" К. Бальмонта (1899). Но все это есть лишь изысканный повод для утверждения художественного эзотеризма, а то и вовсе декларирования декаданса ("Навыворот" Ж. Гюисманса, 1855) либо воспевания наркотического мировосприятия ("Синестезия" и "Пейотль" А. Рейеса, 1959). Гуманистическое мировоззрение Короленко - в сюжетно мотивированной попытке использования синестетических способностей для высоких целей "компенсации" чувственной аномалии. Эпизоды книги: отчаявшаяся мать иллюстрирует мальчику разницу в черных и белых крыльях аиста игрой в низком (темном) и высоком (светлом) регистрах. Сам мальчик, услышав выражение "красный звон", - в еще большем отчаянии: "Если у звуков есть цвета, и я их не вижу, то, значит, даже звуки недоступны мне во всей полноте". В стремлении объяснить, что синестезия (цветной слух) - не реальное "соощущение", герой Короленко Максим вынужден сделать следующие научные открытия, увы, до сих пор остающиеся непонятыми многими исследователями:

1) Синестезия - "это простое сравнение". И далее: "Так как и звук и свет, в сущности, сводятся к движению, то у них должно быть много общих свойств". Прежде всего, данный вывод относится к пространственно-звуковым, пластическим соответствиям, что было подмечено еще Аристотелем, указавшим на посредничество движения в образовании подобных "сравнений". Очевидное применительно к первичным (объективным), по Д. Локку, свойствам, это объяснение оказалось неприменимым к "сравнениям" вторичных качеств (цвет, тембр и т.п.).

2) Может быть, природа красочной, цвето-тембровой синестезии - в физической связи цвета и звука (идея, популярная со времен Ньютона)? Максиму "пришло в голову объяснение, сводящееся к относительным цифрам колебаний, но он знал, что юноше нужно не это. Притом же тот, кто первый употребил световой эпитет в применении к звуку, наверное, не знал физики, а между тем уловил какое-то сходство". Следовательно, ньютоновская аналогия "спектр-гамма" здесь ни при чем.

3) В чем же подлинная суть красочной синестезии? Максим: "Я думаю, что вообще на известной душевной глубине впечатления от цветов и от звуков откладываются уже как однородные. Мы говорим: он видит все в розовом свете. Это значит, что человек настроен радостно. То же настроение может быть вызвано известным сочетанием звуков. Вообще звуки и цвета являются символами одинаковых душевных движений". Синестезия - межчувственная ассоциация, а не соощущение, и поэтому из опытов матери юного музыканта "ничего бы не вышло", считает Максим. Воскрешает слепого, по сюжету, не цветной слух, а любовь, но это уже не входит в предмет естественной науки. А для нас главный итог: посредником связи в красочной синестезии выступает эмоция (душевное движение). Ее субъективный характер определяет индивидуальную и контекстуальную изменчивость цвето-тембровых соотношений. Отмечая, что связь эта осуществляется на "известной душевной глубине", Короленко предвосхищает современные указания на участие в формировании синестезий интероцепции и протопатического компонента экстероцептивных ощущений, утопленных "в глубину" подсознания (что и осложнило изучение красочной синестезии идеалистической и вульгаризаторской наукой).

Примечательно, что создание повести приходится на самое начало исследований синестезии, погрязших в позитивистских, патогенетических, мистических трактовках явления. Художественное "здоровье" писателя предупредило умозрительные заблуждения, в которые впала наука в толкованиях "цветного слуха" (лишь много лет спустя отметят вклад Короленко в изучение синестезии - на специальном конгрессе "Farbe-Тоn-Forschungen", Hamburg, 1927).

Подчеркивая пафос названия доклада, можно вместе с тем высказать сомнения конкретно о характере самих синестетических переживаний слепого (будто бы испытываемых им в моменты душевного подъема): "Перед его потухшими еще до рождения глазами вдруг зажглись странные призраки. Были ли это лучи или звуки, он не отдавал себе отчета. Это были звуки, которые оживали, принимали формы и двигались лучами. Они сияли, как купол небесного свода"... (ср. с реальными наблюдениями слепых: Wheeler R.H. The synaesthesia of a blind subject. - University of Oregon Publications, 1920, N 5). Но надо иметь в виду, что Короленко выступает здесь все же как художник, а не натуралист, кстати, доказавший свою высокую проницательность в исходном вопросе - объяснении природы синестезии в ее норме. И дело науки теперь - провести сопоставительный анализ синестетического фонда зрячих, слепых и глухих, что позволило бы - уже в свете наших интересов - выявить границы биологического и социального в наследовании этих способностей.