"Универсальность" искусства слова, о которой писал в свое время В.Г. Белинский, включает в себя не только его "живописность", "музыкальность", "театральность", но и - такова писательская судьба - "философичность". Более того, поручая своим героям думать, размышлять по разному поводу, писатель нередко вынужден выступать в нечаянной роли ученого, причем порою с весьма успешными результатами. Таков, например, вклад Короленко в изучение так называемого "цветного слуха" (частный случай синестезии, т.е. межчувственных сопоставлений).

У философов-сенсуалистов ХVIII в. были популярны мысленные эксперименты с ожившими статуями, функционирующими в режиме сенсорного ограничения. В художественной форме подобная ситуация моделируется В.Короленко - на примере досконального анализа чувственного мира слепого музыканта (1885 г.). Исходные посылки писателя как бы дополняют рассуждения Д. Локка, Э.Б. Кондильяка. "Мир, сверкавший, двигавшийся и звучавший вокруг,- пишет он, - в маленькую головку слепого проникал главным образом в форме звуков, и в эти формы отливались его представления". Короленко очень тонко подмечает участие в данном процессе синестезий Для слепого мальчика: звуки капель "падали в комнату, подобно ярким и звонким камешкам", "звуки летели и падали один за другим, все еще слишком пестрые", "звуки тускнели, "еще раз пролетала над этим тускнеющим хаосом длинная и печальная нота человеческого окрика", "мелкий (в другом месте тонкий) перезвон колоколов". Все подчеркнутые эпитеты и глаголы - из внезвуковой сферы (т.е. синестетичны). Если перейти к музыке, можно считать, что для слепого она - музыка - воспринимается как своего рода синестетическая "пантомима": "Казалось, что слепой придавал еще какие-то особенные свойства каждому звуку: когда из-под его руки вылетала веселая и яркая нота высокого регистра, он подымал оживленное лицо, будто провожая кверху эту звонкую летучую ноту. Наоборот, при густом, чуть слышном и глухом дрожании баса он наклонял ухо, ему казалось, что этот тяжелый тон должен непременно низко раскатиться над землею, рассыпаясь по полу".

Более того, писатель использует синестезию в основе самой фабульной коллизии повести. К этому времени, правда, уже были провозглашены поэтические гимны синестезии: "Соответствия" Ш. Бодлера (1857), "Гласные" А. Рембо (1871), затем "Аромат Солнца" К. Бальмонта (1899). Но все это чаще всего есть лишь изысканный повод для утверждения художественного эзотеризма, а то и вовсе декларирования декаданса ("Навыворот" Ж. Гюисманса, 1885) либо, если взять более поздние примеры, воспевания наркотического мировосприятия (эссе "Двери восприятия" О. Хаксли, 1954, стихи "Синестезия" и "Пейотль" А. Рейеса, 1959). Гуманистность позиций Короленко - в сюжетно мотивированной, пусть и тщетной попытке использования синестетических способностей для высоких целей "компенсации" чувственной аномалии. Эпизоды книги: отчаявшаяся мать безуспешно иллюстрирует мальчику разницу в черных и белых крыльях аиста игрой в низком (темном) и высоком (светлом) регистрах. Сам мальчик, услышав выражение "красный звон", -  в еще большем отчаянии: "Если у звуков есть цвета, и я их не вижу, то, значит, даже звуки недоступны мне во всей полноте". В стремлении объяснить, что синестезия (цветной слух) - не реальное "соощущение" (как трактуют ее до сих пор даже в академических и энциклопедических изданиях!), герою Короленко Максиму приходится сделать следующие научные открытия, увы, по сей день остающиеся непонятыми многими исследователями:

1) В природе синестезии нет никакой мистики - "это простое сравнение". И далее: "Так как и звук и свет, в сущности, сводятся к движению, то у них должно быть много общих свойств". Добавим от себя, данный вывод прежде всего относится к пространственно-звуковым, пластическим соответствиям, что было подмечено еще Аристотелем, указавшим на посредничество движения в образовании подобных "сравнений". Очевидное применительно к первичным (объективным), по Д. Локку, свойствам, это объяснение поначалу оказалось трудно приложимым к "сравнениям" вторичных, субъективных качеств (цвет, тембр и т.п.).

2) Так, может быть, природа красочной, цвето-тембровой синестезии - в физической аналогии цвета и звука (идея, популярная со времен Ньютона)? В связи с этим Максиму, пишет Короленко, - "пришло в голову объяснение, сводящееся к относительным цифрам колебаний, но он знал, что юноше нужно не это. Притом же тот, кто первый употребил световой эпитет в применении к звуку, наверное, не знал физики, а между тем уловил какое-то сходство". Следовательно, ньютоновская аналогия "спектр-гамма" здесь ни при чем.

3) В чем же подлинная суть красочной синестезии? Вывод Максима: "Я думаю, что вообще на известной душевной глубине впечатления от цветов и от звуков откладываются уже как однородные. Мы говорим: он видит все в розовом свете. Это значит, что человек настроен радостно. То же настроение может быть вызвано известным сочетанием звуков. Вообще звуки и цвета являются символами одинаковых душевных движений". Таким образом, говоря более строгим языком науки, синестезия - это межчувственная ассоциация, "со-чувствование", "со-представление", а не "со-ощущение" (и поэтому из опытов матери юного музыканта "ничего бы не вышло", заключает Максим). Воскрешает слепого, по сюжету, не цветной слух, а любовь, но это уже не входит в предмет естественной науки. А для нас главный итог: посредником межчувственной связи в красочной синестезии выступает эмоция ("душевное движение"). Ее субъективный характер определяет индивидуальную и контекстуальную изменчивость цвето-тембровых соотношений. Отмечая, что связь эта осуществляется на "известной душевной глубине", Короленко предвосхищает современные указания на участие в формировании синестезий интероцепции и протопатического компонента экстероцептивных ощущений, утопленных "в глубину" подсознания (что и осложнило изучение красочной синестезии идеалистической и вульгарно-материалистической наукой).

Примечательно, что создание повести приходится на самое начало исследований синестезии, погрязших в позитивистских, патогенетических, мистических трактовках явления. Художественное "здоровье" писателя предупредило умозрительные заблуждения, в которые впала наука в толкованиях "цветного слуха" (лишь много лет спустя специалисты особо отметят вклад Короленко в изучение синестезии - на специальном конгрессе "Farbe-Тоn-Forschungen", Hamburg, 1927; на одной из конференций "Свет и музыка", Казань, 1992).