В любой системе, как известно, легче и привычнее дается изучение самих составляющих компонентов, и сложнее – связей, существующих между ними и определяющих целостность этой системы. В полимодальной перцепции можно выделить следующие системные связи, представленные здесь по степени трудности их теоретического освоения:

1) совместное координированное действие органов чувств, обеспечивающее разностороннее отражение действительности (назовем его "синергией", что и означает взаимное действие) (И.М. Сеченов, С.Л. Рубинштейн, Б.Г. Ананьев и др.).

2) взаимная сенсибилизация – изменение чувствительности одного органа чувств при функционировании другого, – отражающая опосредованную взаимоактивацию элементов системы через реакцию среды (внешней или внутренней) (С.В. Кравков и др.).

3) ассоциативное взаимодействие (синестезия), отражение в сознании связей, возникающих и выявляющихся в ходе синергетического отражения целостного мира (как интермодальное сопереживание, "сочувствование" моносенсорного перцептивного акта) (И. Гердер, А. Веллек, Б. Галеев и др.).

Между отмеченными типами межчувственных взаимодействий существует своя связь – они не просто сопутствуют, но взаимообусловливают друг друга (т.е. связь эта, очевидно, тоже системна). Судя по всему, именно ее наличием объясняется факт терминологического смешения указанных типов взаимодействий (и их проявлений в языке, в искусстве) – в различных вариантах у разных исследователей (см. работы Т. Рибо, Г. Вернера, А. Мерриама, В.И. Кауфмана, М. Маклюена и др.).

Но ещё драматичней оказалась судьба синестезии, когда одним и тем же термином определяется уже и норма, и аномальные формы этого феномена. Асистемные связи, конечно, возможны для любых сложных целостных систем, находящихся в поле действия внешних и внутренних флюктуаций. Но они, будучи исключением, ничего не значат для человека и не могут считаться сущностным проявлением его психики. Тем не менее, сложилась устойчивая тенденция буквальной трактовки синестезии как аномального "соощущения" (реального соощущения!), относимого вместе с тем и к примерам из поэзии и искусства.

Рефлексия синестезии как собственно психического феномена начала планомерно и трудно осуществляться лет 100-120 назад, будучи инспирирована броскими синестетическими манифестами французских, а затем и русских поэтов-символистов, заявивших, что в предлагаемых ими формах "смешения чувств", конкретно, так называемого "цветного слуха", частного случая синестезии ("А – черный, И – как кровь", у А. Рембо; "флейты звук зоревый, голубой", у К. Бальмонта), заключается предвосхищение новой поэзии, нового искусства. И, вместе с тем, естественные науки, подключившиеся к обсуждению необычного, непонятного феномена, не без влияния оккультно-позитивистких подсказок теософии, усмотрели в нем нечто уникальное, выходящее за пределы нормы, причем не только в художественном плане, но и в контексте изучения психики.

И несмотря на то что немало ученых уже с конца XIX века усмотрели ассоциативно-продуктивный генезис, а именно это определяет норму синестетических сопоставлений в культуре, в искусстве (В. Ивановский, П. Соколов, Л. Сабанеев, Н. Пэрн – в России; Т. Рибо, А. Бине, Е. Клапаред, Т. Флурнуа, Ш. Россине, В. Сегален – во Франции и т.д.), сохранившееся предубеждение к скомпрометировавшей себя давно "ассоциации идей" как "некоторого вида сумасшествия" (по Д. Локку), заставляло искать более "достоверные", более "научные" объяснения природы синестезии, "цветного слуха", – прежде всего, на уровне физиологии высшей нервной деятельности. Сторонники "анатомической концепции" предполагали, что при "цветном слухе" у того же Рембо или Скрябина (последний, как известно, ассоциировал цвета и тональности) происходят своего рода замыкания между разномодальными сенсорными "проводами", другие – что имеет место иррадиация возбуждений между зрительными и слуховыми зонами в самом мозге (И. Баратокс, А. Бенуа – во Франции; Ф. Мендоза – в Испании; Г. Ломер – в Германии и др.).

Стыковалось с ними и мнение адептов "атавистической концепции", считающих, что у "синестетов" – так называют и сейчас всех тех, кто хоть каким-то образом проявил "смешение чувств", – просто сохранилось в рудиментарной форме еще не дифференцированное "общее чувство", будто бы присущее человеку – и в онтогенезе, и в филогенезе – в ранний период своего развития (М. Нордау, Р. Валашек, Г. Вернер – в Германии и др.). А некоторые стремились дать – уже тогда, – так сказать, нейрофизиологическое объяснение, пытаясь указывать на те механизмы мозга, которые отвечают за это "смешение чувств" (на русском языке изложение подобных версий см. в более поздних кн.: [1; с.64, 74; 2, с.54]).

Чем же объяснить подобное парадоксальное, противоречащее даже обыденной логике признание синестезии, с одной стороны, "откровением", "чудом", и, одновременно, анатомической либо психической "аномалией", т.е. в итоге некоей небывалой "полезной болезнью"? И, главное, – такая абсурдная ситуация, судя хотя бы по многим современным психологическим словарям и энциклопедиям, сохранилась по сей день! Поэтому остановимся на этой конфликтной ситуации специально и подробнее.

Да, аномальные синестезии (на уровне реальных "соощущений"), на самом деле, существуют, – как при любом психическом акте сопровождая норму, – и заведомо в весьма редких проявлениях. Их признаки: навязчивость, непроизвольность, неизменность во времени, и, судя по некоторым случаям, врожденность и генетическая наследуемость. Некоторые исследователи специально отмечают, что подобную аномалию можно моделировать каждому искусственным путем: пребывая, к примеру, в условиях сенсорной депривации, медитации, эпилепсии и, более гарантированно, воздействием наркотиков, вызывающих, наряду с галлюцинациями, и реальные "соощущения" [3, c.30].

Известны и менее драматические формы загадочных проявлений синестезий, прежде всего, "цветного слуха", которые по своей навязчивости можно считать в какой-то мере аномалиями, но уже благоприобретенными и не на анатомическом уровне. Эти синестезии обычно возникают в раннем возрасте, на основе случайных межчувственных ассоциаций ("по смежности"), и, происходя на фоне какого-либо сильного переживания, они фиксируются в памяти, а затем, вытесняясь в подсознание, преследуют человека всю жизнь в качестве некоего "милого невроза" (для кого-то, к примеру, имя Оля – неумолимо желтого цвета, но только потому, что первая его любовь в детском саду была именно в таком платье). Сумев объяснить природу подобных "таинственных" синестезий невротического происхождения, русский психиатр начала ХХ века И. Ермаков назвал это "блестящей победой концепции Фрейда" [4, c.268].

Подобные синестезии, естественно, встречаются чаще "реальных соощущений", но также относятся к эпифеноменам, искажающим понимание синестезии как нормы. Уже в тридцатые годы ХХ века наступила определенность в различении синестезий ассоциативного происхождения, которые функционируют в межчеловеческом общении, в культуре, от аномальных, которые выдающийся немецкий исследователь синестезии 1930-х годов А. Веллек вполне резонно отделил от нормы как "клинические". (Словно в отместку ему, нынешние исследователи проблемы окрестили уже норму носящим негативный оттенок термином "псевдо-синестезия", в отличие от любезной их слуху "истинной синестезией", за которую они принимают как раз аномалию).

Как бы то ни было, природа этих "истинных" (то бишь аномальных) синестезий оставалась не расследованной и несмотря на то, что сохранялась, к сожалению, неразбериха с дифференциацией нормы от аномалии, изучение самих проявлений синестезии в норме (тех, что интересны, значимы и понятны всем, то есть тех, что функционируют в культуре), продолжалось и углублялось. Среди заметных достижений в этой области – нахождение закономерностей того, "что с чем связано", методом "семантического дифференциала", разработанным именно применительно к "цветному слуху" (Ч. Осгуд [5]); выявление наиболее общезначимых синестезий в языке (Л. Маркс [6]); изучение функций синестезии метафорического происхождения в искусстве (Б. Галеев [7]).

Таким образом видно, что на многие годы исследования по синестезии перехватили у психологов лингвисты, литературоведы, музыковеды, эстетики. Но с 1980-х годов – речь идет здесь о Западе, об Америке, прежде всего, – наблюдается подлинный взлет интереса, причем на уровне бума, к изучению самой природы синестезии, причем сконцентрированного именно на аномальной ее форме, как раз и удостоенной ими считаться "истинной". Импульс этому всплеску интереса дало появление новых инструментальных средств нейрофизиологии и нейропсихологии (электроэнцефалография, разные виды компьютерной томографии и т.д.), позволяющих претендовать на бoльшую достоверность при изучении психической деятельности человека.

Все это можно было бы только приветствовать. Более того, при корректном использовании этих новых средств и методик, – т.е. под контролем наук, адекватных целостному человеку, – именно они могли бы помочь, наконец, внести долгожданную и полную определенность в различении изучаемой ими аномалии от нормы.

Но случилось все иначе. Испытав эйфорию от возможностей новой техники, некоторые исследователи, подробнейшим образом регистрируя с помощью томографии все "движения мыслей" в экспериментах с "истинными" синестетами, не избежали искушения заявить о том, что они приближаются к раскрытию природы таинственного и уникального явления "цветного слуха", которым-де обладали "великие синестеты" Рембо, Римский-Корсаков, Скрябин, Кандинский, Чюрленис, Мессиан! [8]. Вновь повторяется ситуация конца XIX века – и опять-таки она порочна не просто чрезмерностью претензий, но упоминанием всуе этих имён применительно к своему, извините, убогому пониманию сути "цветного слуха", присущего музыкантам и художникам (см. об этом [9; 10; 11]).

Как бы то ни было, напомним, что первым о возможных механизмах мозга уже и с указанием "координат" церебральных зон, ответственных за возникновение аномальной, "истинной синестезии" (а другой он и не исследовал), заявил ещё в 70-е годы известный отечественный нейрофизиолог А. Лурия, пусть пока ещё без инструментальной проверки, – это, по его мнению, происходит "на уровне верхнего ствола и подкорковых образований" [12, c.21]. (К qknbs сказать, все это он относил, по инерции, и к Скрябину!).

Используя "позитронно-эмиссионную томографию", перехватил эстафету у А. Лурия, вместе с аналогичной оценкой Скрябина, американский психиатр Р. Сайтовик. Согласно его выводам, основанным на визуальной регистрации насыщенного радиоактивным ксеноном кроветока как показателя нервной активности в разных зонах мозга, в формировании синестезии (речь идет у него, напомним ещё раз, об уникальных, аномальных случаях) участвует не кортекс, а более древний "лимбический мозг", ответственный, как известно, за эмоциональную сферу человека и память. Отмечаемая заторможенность кортекса при синестезии схожа с аналогичной симптоматикой при свободных галлюцинациях, наркотической интоксикации, повышенном эйдетизме и других формах гипермнезии, что ещё раз подтверждает, – как ни противится тому Р. Сайтовик, – принадлежность "истинных" синестезий к отступлениям от нормы церебральной деятельности. Учитывая генетическую структуру мозга и место в ней лимбической системы, – где ощущения, по его мнению, находятся в "сплавленном" виде, – Р. Сайтовик сделал вывод о том, что "синестеты" тем и отличаются от остальных людей, что осознают эту "сплавленность", будучи своего рода "когнитивными ископаемыми" (т.е. он косвенно поддержал популярную в начале XX века "атавистическую" концепцию синестезии [13; 14]). В качестве попутной реплики, от себя, можно предположить, что здесь следовало бы говорить о "сплавленности" не самих ощущений, а их протопатических компонентов, чья чрезмерная интенсивность, возможно, и служит появлению таких аномальных отклонений.

Обращаясь к аналогичной нейрофизиологической методике (с более изощренной техникой компьютерной томографии), английские ученые С. Бэйрон-Кохен и Дж. Харрисон, исследуя краевые случаи "цветного слуха" (навязчивое "окрашивание" звуков речи, букв и т.п.), пришли к несколько иным выводам, утверждая, что возникновение синестезий определяется непосредственными связями между самими корковыми зонами, т.е. кортикальными представительствами зрения и слуха [15].

К подобным исследованиям подключился Х. Эмрих в Ганноверском медицинском институте. Его выводы: синестезии определяются соответствующими кортикальными и связующими их лимбическими структурами [16].

А ученый С. Рамачандран, работающий в Калифорнийском университете, видит посредника этих связей в церебральной зоне TРO, которая, по своим основным функциям, отвечает за "кросс- модальный синтез ощущений" при создании целостного образа объекта. Он усматривает общность между церебральными механизмами формирования метафоры и синестезии, доказав вместе с тем "сенсорную" природу конечных звеньев синестезии (на примере "вuдения" цвета цифр) [17].

Другой исследователь П. Гроссенбахер солидарен с теми, кто ищет причину синестезии на генетическом уровне. Исключая возможность неправильного строения мозга, он предполагает неправильную его работу. У "синестетов", по его мнению, недостаточно подавляются "обратные связи", которые, как считает он, передают информацию с высшего уровня мультисенсорной зоны мозга обратно в ту зону, которая отвечает за отдельные чувства. Потому у "синестетов" и происходит "смешение чувств", – заключает ученый [18].

Как мы видим, все эти объяснения заметно разнятся. Вероятно, каждый исследователь изучает что-то свое, иное (либо наличествуют расхождения в методике). Не удивительно, как расходятся и цифровые данные о количественном распределении "истинных синестетов" в человеческой популяции. 120 лет назад Блейлер и Леман говорили о 12%; Лурия, несмотря на единичность "своих" случаев, – почему-то о 50% у детей и 15% у взрослых. Строже в выявлении уникумов Сайтовик – поначалу 1:100.000, а затем 1:25.000; Бэйрон-Кохена – 1:2000; Эмрих считает, что их отношение к обычным людям 1:1000; Ramachandran – 1:200. Подчеркивается многими преимущество женщин в этом плане по отношению к мужчинам (1:10 у Бейрона-Кохена и 1:3 у Сайтовика). Последний, кроме того, выяснил, что среди "истинных синестетов" больше левшей, гомосексуалистов и художников.

Ситуация и здесь, судя по всему, мало изменилась по сравнению с концом XIX века, когда, коллекционируя и подсчитывая "синестетов", рядом с Рембо и Скрябиным помещали домашних хозяек, делящихся своими "милыми неврозами", когда постоянно появлялись научные статьи типа: «Обнаружен ещё один обладатель "цветного слуха" – крестьянин из Баварии» (либо "эскимос из Гренландии", "индеец племени пуэбло" и т.п.). Только все это сейчас выглядит солиднее и ещё больше поражает обывателя – компьютеры, магнито-резонансная томография…

Не удивительно, что немало участников многолетних телеконференций, проводимых в Интернете Американским обществом синестезии, выражают недоверие и негативное отношение ко многим научным данным a la Cytowic, переносимым в контекст синестезий, рожденных культурой и функционирующих в ней.

Отвлекаясь от всего этого, напомним, что возрождение интереса к проблеме синестезии в 1980-е годы – к тому же в очевидном редукционистском варианте – было не просто "спровоцировано" появлением удобных для этих целей компьютерно- нейрофизиологических средств. Синхронно заявляет себя и потребность в этом, – причем именно с той же стороны, "со стороны самих компьютеров", когда сформировалась потребность и появилась возможность создавать полностью искусственную аудиовизуальную среду, целиком синтезируемую дигитальным способом (разные формы мультимедиа, гипермедиа, интермедиа, виртуальной реальности). Столкнувшись с тем, что на человека- программиста возложены сейчас функции "Создателя" этой искусственной слухозрительной среды, причем предельно оптимизированной и гармонизированной, её разработчики и обратились к феномену синестезии. Казалось бы, при этом адекватными данным целям и задачам должны быть те её формы, которые относятся к общезначимой норме, и именно к изучению их закономерностей, прежде всего, следовало бы привлекать все силы, все новейшие технологии.

Но ситуация, увы, нынче, как мы видим, сложилась такая, что заставляет вспомнить притчу про человека, ищущего потерянную где- то монету под фонарем, именно потому, что здесь светло… Увы, большинство многочисленных тематических конференций на Западе практически превращается сегодня в своего рода "тусовки" "истинных синестетов". Серьёзные научные издания отдают свои страницы их утомительным самонаблюдениям, а нейрофизиологические лаборатории работают, прежде всего, с ними же, исследуя экзотически-прихотливые, случайные проявления "цветного слуха" аномального или невротического происхождения ("окраска" гласных, букв, имен, дней недели, месяцев и т.п.), в которых – по собственному признанию "синестетов", – не удается обнаружить ничего определенного, а в самих нейрофизиологических поисках механизма этих связей также наблюдается разнобой, ибо отсутствие в них каких-либо закономерностей, вероятно, уже само предполагает возможное бессистемное разнообразие в причинах их возникновения (и наоборот).

В это трудно поверить сразу: международный искусствоведческий (!) журнал "Leonardo" несколько лет назад объявил на своих страницах об открытии дискуссии по использованию в мультимедийных художественных проектах закономерностей известной "мозговой аномалии – синестезии" [19, c.162]. Пришлось вмешаться в полемику и автору, с теми доводами, которые изложены здесь [20], после чего упоминания о "мозговой аномалии" были исключены из дискуссии. Жаль, что я не вспомнил тогда – очень было бы к месту – шутку упомянутого ранее выдающегося исследователя синестезии А. Веллека, почему-то преданного нынче забвению: искать какие-либо закономерности межчувственных связей на основе анализа клинических "синестетов", писал он ещё в 1931 г., это "то же самое, что решать вопрос о научной состоятельности проблемы привидений голосованием в сумасшедшем доме" [21, c.352].

Подчеркнем в итоге ещё раз – целесообразнее даже в прагматических целях выработки правил полимодального мультимедийного синтеза обращаться к тем данным в закономерностях синестезии, которые можно получить, так сказать, "на выходе" пусть пока ещё не вскрытого до конца "черного ящика" языка и искусства. Ведь очевидно – раз используемые в культурном обиходе синестезии предназначены для межличностной коммуникации, значит они, пусть и стихийно, опираются на общезначимые закономерности (а нечаянные и бессмысленные отклонения от нормы при этом просто отсеиваются, не выдержав испытания практикой). Именно поэтому мы неоднократно отмечали, что фиксированная в словах лексическая и литературная синестезия есть великолепный, и, так сказать, бесплатный "лабораторный материал" для изучения этих закономерностей [22, с.72], как, впрочем, и звучащий материал музыки, точнее, музыковедческие тексты, предельно насыщенные синестетической фразеологией, предназначенной именно для повышения уровня понимания излагаемых оценок музыки [23, с.181],. И именно исходя из этих фактов подробно мотивируя психологическую подоплёку каждого из представленных ниже сопоставлений [24], оказалось возможным определить, пусть и в предположительном плане, ряд следующих слухозрительных (т.е. синестетических) предпочтений общезначимого характера [25, с.50]:

А какие, конкретно, отношения, например, между определенными тембрами и цветами, тональностями и колоритом могут (и должны ли) существовать в человеческой психике, также подсказывает прежний опыт культуры (см. об этом [26]).

Почему мы остановились здесь именно на музыкальных синестезиях? Дело в том, что это самый показательный и важный пример, ибо бесплотные звучания музыки сущностно и заметнее, чем иной сенсорной материал, тяготеют к интенсивной синестезации. И поэтому разнообразие синестезий разворачивается в ней в исключительной полноте и в целостной системности. (И именно поэтому, книга скомплектованная по итогам нашего исследования по данному гранту, и имеет такое название: «"Цветной слух" музыкантов: мифы и реальность».)

Но может возникнуть более общий вопрос: почему мы вообще обратились к примерам из искусства? Дело в том, что искусство как универсальный способ актуализации человеческой чувственности, как показывает наш анализ, и есть та сфера социальной практики, где формируется и культивируется синестетическая способность человека во всём её многообразии и разнообразии.

Именно поэтому даже изучение психологических (!) оснований синестезии невозможно без привлечения арсенала филологической, искусствоведческой и философско-эстетических наук. Именно недопониманием этого момента, по нашему мнению, объясняется практически полное забвение проблемы отечественной психологией (от своей беспомощности и растерянности просто отвернувшейся от неё как недостойной внимания), и неадекватная патологизация синестезии – у части наших позитивистски настроенных зарубежных коллег. Именно все это и определяет пафос заявленного нами на III Всероссийском съезде психологов (2003 г.) вопроса, вынесенного в заголовок доклада: "Кто должен изучать синестезию?"